Владимир Лидский — поэт, прозаик, драматург, историк кино. Автор романов «Русский садизм», «Избиение младенцев», «Сказки нашей крови», повестей, рассказов, сборников стихов.

Лауреат Русской премии (2014 и 2016), а также премий «Вольный стрелок: Серебряная пуля» (США), Премии им. Марка Алданова (2014 и 2015, США), Премии им. Эрнеста Хемингуэя (Канада), Премии журнала «Знамя», Премии им. Исаака Бабеля, конкурса им. В. Г.  Короленко, Премии «Данко», Премии «Антоновка. 40+», драматургических конкурсов «Баденвайлер» (Германия) и «Действующие лица», финалист премии «Национальный бестселлер», Премии Андрея Белого, Бунинской премии, Волошинского конкурса, лонг-листер «Русского Букера», премии «НОС» и др. 

Похороны мизинца

… и когда он, придя в себя и отерев лицо, забрызганное кровью врагов, заметил наконец, что правая рука его до самого локтя покрыта бурой спёкшейся коркой, и почувствовал боль, — тогда вокруг поля битвы, а, лучше сказать, — пятачка битвы — стали сбирАаться хмурые людишки и, злобно глядя  округ, покачивать головами, а потом, — мелко ступая, заглядывать в лица мёртвых, считать их и подымать павшее оружие… дюжина мёртвых! дюжина против одного! и этот фантастический победитель сидел в стороне, баюкая свою почерневшую руку с отрубленным пальцем, который единственной был утратою воина, не сплошавшего, не струсившего, не бежавшего, без колебаний принявшего этот несусветный бой за драгоценный презент, пуще глаза бережённый ради дарения Государю да ради дорожной казны, а наипаче — чести своей, завещанной ему предками, зародившимися в Крыму ещё в исторической темноте: этот молодой поручик, Мустафа Мурза, происходил из крымских князей и был послан в  самом начале восемьсот седьмого, когда шла война Четвёртой коалиции, в Санкт-Петербург — с прошением к Императору: нижайше, мол, просим, Ваше Величество, дать дозволение монаршее на сбор крымско-татарских конных полков ради участия в войне и победы над супостатом; именем супостата звался́, стало быть, Бонопарт, который уже успел всмерть истрепать Беннигсена под Эйлау; по дороге гонец голодал, холодал и дважды тонул, раз — в реке, а другой раз — в полынье озера, где едва не пропал его каурый араб; много несчастий привлёк поручик и даже лихорадку привадил, а уж за Москвой угодил в лапы лесных татей, искателей поживы, кои промышляли имущество езжалых людей; Мустафа Мурза вёз грамотки царю да презент крымского муфтия — золотой перстень с прозрачным изумрудом, владельцем которого был когда-то Султан Гийас ад-Дин Мухаммед, великий правитель улуса Джучи, жестокий, скорый на расправу, но обладавший божественной верой и царским блеском, — бесценный перстень прятал Мустафа Мурза за пазухой в кожаном мешочке, и ночные тати, поверив злому языку кабацкого доносчика, вызнавшего стороной что-то, напали на гонца под утро, когда он видел уж в десятом сне родной Крым и отеческую саклю; вооружение Мустафы Мурзы было ни к чёрту, — нож, кулюк, да старый пистолет с кремневым замком, который и подвёл, — спящий князь лежал на спине в отдельном нумере, а злые люди, подошедши, хотели взять перстень и принялись шарить в пазухе гонца; Мустафа Мурза проснулся, схватил пистолет и направил его прямо в лоб первому разбойнику, который вмиг вспотел от страха, да фортуна была покуда на его стороне: князь спустил ноги с кровати, щёлкнул курком, поставив его на полувзвод, сыпанул пороху, и повторно щёлкнул, заведя оружие в боевой строй… лихие люди, между тем, заворожившись, следили за его руками и, когда он снова наставил пистолет, опрометью метнулись вон, а Мустафа Мурза нажал курок, но… выстрел не случился, ибо пистолет дал маху; разбойная шайка скатилась по ступеням и бежала в двор, князь преследовал её, и вот тут, на пятачке двора, свершилась битва, преувеличенный рассказ о коей ещё много лет спустя слушали в сказаниях здешние проезжие: князь, бросив пистолет, схватил кулюк, а в левую руку взял татарский нож; разбойные люди, против ожидания, имели хорошее оружие — шашки и сабли, но первый же павший среди них одарил поручика своим клинком, чья сталь уж и расстаралась, положив ниц всех разбойных татей числом, как потом уже сочли, в дюжину — не меньше; пока очевидцы обирали оружие, князь сидел, не замечая боли и удивляясь лишь крови, залившей его руку, потому что враги отсекли ему мизинец… он сидел и думал, не замечая в задумчивости суеты вокруг… кто-то подошёл и дал ему чистую тряпицу, он обвил руку, и тряпица протекла… он встал и отправился на поиски пальца, — этот палец нужен был ему для чего-то, — но в сумерках ничего не мог найти… вскоре, однако, посветлело и, когда со двора убрались люди, ему удалось найти в пыли свой мизинец, затоптанный и мятый… он бережно взял его и отправился в лесок, где на поляне, под молодой липой вырыл кулюком и трофейным клинком тихую могилку, снял с руки тряпицу, завернул палец и бережно уложил его в сырую землю… покойся с миром, героический мизинец! и охлопав здоровой рукой могильный холм, он встал, вернулся до коня, вывел его и снова двинулся по взятой прежде дороге… на подходе к столице схватил он малярию и утратил араба, — ходу оставалось мало, но и сил вовсе уже не было; голод терзал его, и припадки болезни не пускали наперёд, — не имея мочи добраться до ближайшей деревеньки, он лежал под соснами, время от времени впадая в беспамятство и минутами оживая, панически ощупывал чекмень, в тайных карманах скрывавший прошение к царю да рекомендации к министру военно-сухопутных сил Феншау — от херсонского губернатора маркиза Траверсе, — всё было на местах, и драгоценный перстень, и кулюк, и трофейный булат, — и, пролежавши день, решил он, что следует идти, встал через силу и пошёл, и вскоре явился в какое-то мёртвое сельцо, где только в одной избёнке брезжил свет, — зашедши внутрь, нашёл он там чудесную девку особенной красы, которая приветила его и, положив на лавке, поила недели полторы  травой, и он, несколько придя в себя, уже с интересом наблюдал и живо отвечал на её женские приветы, предполагая как-нибудь при случае сойтись поближе, а она со всею очевидностью давала ему знаки; он ей сказывал поручение своё и даже раз вынул перстень с изумрудом, который привёл её в восторг, и, не могши снесть восхищение своё, она как-то вечером сказала: ты мне, мол, подари кольцо султана, а я стану век тебе служить, любить тебя, охаживать, да впридачу дам мизинец, утраченный в бою, — тут она вынула из пазухи тряпицу, запачканную глиной, раскрыла сопревшую материю, и Мустафа Мурза увидел свой мизинец, — он будет у тебя как новый, сказала она, — я это, мол, могу так, как никто иной не может, — и приблизилась к нему, желая объятий… он был околдован её девичьей красой, свежестью и ароматом сладких губ… обнял мягкий стан и уж готовился испить её до дна, но, приблизив лицо, увидел вдруг старые морщины, слезящиеся глаза и нечистый рот! — дорого же ценишь ты мой мизинец! сказал поручик и толкнул её, — а султанский перстень назначен Государю и твоим владением не может быть! ты, знать, имеешь сношения с нечистым, коли так склонна к преображенью лика! — но он не имел креста, чтобы заклясть ведьму и дать себе свободу, вера его была иной, — вот он, недолго думая, и вынул саблю, а старая старуха вцепилась ему в грудь, пытаясь завладеть кольцом, и своей бесовской силой уже клонила его долу, но поручик не дался́, пихнул ведьму, взмахнул саблей да и отрубил ей голову, — а не замай! мы хоть и не православной веры, а за честь свою стоим! голова ведьмы скатилась в угол и глядела оттуда на героя, он же в изумлении застыл пред её телом, которое не падало, а напротив, было по́лно жизни… руки тянулись к нему и ноги ступали… так и задушит, пожалуй, думал он, ретируясь, и, чтобы кончить дело, снял с пояса своего татарский нож, отвёл локоть да всадил холодную сталь прямо в сердце ведьмы! тут и была ему дорога прочь; взяв мизинец да снова завернув в тряпицу, Мустафа Мурза пошёл наружу, миновал околицу мёртвого села и на лесной опушке снова вырыл яму, — уложив бренные останки, он засыпал их землёй и сказал над могилой какую-то молитву, чтобы беспокойный палец не мог дальше нарушать его покой; здесь шумел большой дуб, и поручик полагал свой погост под надёжною охраной; выйдя на дорогу, бравый герой пошёл до цели, и уже несколько прошёл, однако тут вдруг сверкнули молнии, забухал гром, и поручик решил было искать завесу от дождя, да не успел! — вспыхнул среди кромешной тьмы вселенский свет, ударил пилигрима, и повалился Мустафа Мурза в седую пыль, уже не слышав грома и не увидев ничего; несколько времени спустя очнулся, и ничего не понимая, встал… дорога под ним была обуглена… пошатываясь, он утвердился на ногах, собрался с силами, пошёл, но… двигался в другую сторону, вовсе не понимая направления и чувствуя полную разбитость тела… две-три минуты он брёл, а в небе злобно урчали неведомые силы и погромыхивали дальние раскаты… дождь не лил, не моросил, не капал, —  гроза, видно, сбиралась стороной, а поручик бездумно шёл вперёд, полагая во что бы то ни стало достичь цели назначения… тут снова нечто сверкнуло в небе и снова ощутил он удар, который ослепил его и сбил с ног, — Мустафа Мурза упал в пыль и опять лежал несколько минут, вычеркнутый из земного бытия… спустя время он поднялся и ощутил лёгкое движение спалённых волос… и опять он шёл, взяв обратный путь, однако, утром опомнился и окончательно пришёл в себя… дороги  оставалось мало и вскоре он приступил к заставам Петербурга, добрался до министра военно-сухопутных сил Феншау и спросил аудиенции; приведя в порядок, генерал-адъютант представил бравого поручика двору, и Государь так был доволен добродетельными крымцами и лично их гонцом, что велел послать муфтию и мурзам знатные подарки, а поручику вручил саблю с золотым эфесом, украшенным драгоценными рубинами, сказавши: я, мол, к крымчанам очень склонен и даже не чаял от них подобной ажитации, поскольку Крым далёко, а Мы на Нашем престоле за всем не уследим, — благодарю, стало быть, старейшин и повелеваю устроить крымско-татарский кавалерийский полк из себя, то бишь своими силами и на собственном же иждивении, а тебя, брат, — добавил он, адресуясь к поручику, — за подвиги и утраченный мизинец жалую отеческим вниманием с присовокуплением старинного клинка ради грядущих битв и добыванья славы; с тех пор Мустафа Мурза получил прозвище своё — Четырёхпалый, а Симферопольский коннотатарский полк премного бранных дорог изошёл и немало побед над неприятелем свершил, поручик же, участвуя в баталиях, дослужился до полковника и дожил даже до Восточной войны, незадолго перед коей навестил могилку мизинца своего, дабы отдать ему долг чести и дань уважения: он стоял над оплывшим холмом в коленях и говорил некую молитву, которая до потомков не дошла, — разросшийся дуб шумел над ним, свистели птицы, и ветер шелестел в ветвях, — Мустафа Мурза молился, поминая утраченный мизинец и погибших в полях сражений товарищей… вдруг небо потемнело, сгустились тучи и из них исторглась  молния!… треск и шипение услышал Мустафа Мурза, схватился за голову и обмер, но… молния на сей раз минула его, ударив в могилу мизинца и оплавив земляной холм, превратившийся о той поре в беспечный камень… полковник Мустафа Мурза Четырёхпалый прожил большую жизнь и погиб семидесяти лет в бою у Чоргунского моста во время атаки вражеской кавалерии под Балаклавой двадцать пятого октября восемьсот пятьдесят четвёртого года… а могила мизинца сохранилась доднесь — сразу за Чудово, — местные её знают и, ежели спросить, сведут туда, рассказав, может быть, доро́гой героическую историю Мустафы Мурзы; нынче могила такова: продолговатый и оплавленный неземным огнём валун, с  приклёпанной к нему позеленевшей табличкой, а на ней — стёршаяся уже в веках надпись: поручика Мустафы Мурзы Четырёхпалаго утраченный 3 марта 1807 года палецъ, погибшiй въ сраженiи съ разбойнымъ людомъ… покойся съ миром, героическiй мизинецъ! — и это вся память, оставшаяся от героя…

Мы на «Планете» собираем деньги на новый сайт, помогите нам, пожалуйста!